from Squo :: Язык вынуждает человека осуществлять свой выбор там, где раньше это "без запинок"
Человек свободен во всем, кроме одного: он не может вернуться в "непосредственность" доязыкового бытия пока к нему применимо понятие "живой человек", т. к. речь, язык является внутренней структурой и присутствует в человеке всегда (кроме тяжкими формами афазии - потери речи).
Не может, но все же стремится вернуться и освободиться от сознания.
Михаил Аркадьев
ЛИНГВИСТИЧЕСКАЯ КАТАСТРОФА:
(Материалы к построению фундаментальной структурно-исторической антропологии)
Начнем наше рассуждение с незначительного на первый взгляд факта. Из некоторых психофизиологических экспериментов следует (будем считать, что этим результатам можно доверять) что некоторые основополагающие реакции человека на внешние раздражители несколько замедлены по сравнению с аналогичными реакциями животного примерно на 1 сек (хотя абсолютные временные значения здесь не так важны).
Возможно, и гипотезы такого рода уже выдвигались, что причиной этой основополагающей задержки, или паузы является скрытая неосознаваемая вербализация, т. е. внутренняя языковая деятельность (pensee silenciese "беззвучное мышление" Г. Гийома, внутренняя речь Выготского и пр.). Вспомним в этой связи рассуждения Э. Кассирера о человеческом использовании символов как задержке, перерыве, запаздывании инстинктивных реакций, аналогичные рассуждения у Ю. Лотмана в "Культуре и Взрыве", идеи Сеченова о связи базового торможения и функций сознания, идея Павлова о тормозящей роли 2-й (то есть - речевой) сигнальной системы и т. д. Именно поэтому человеку, в отличие от диких животных (с домашними дело обстоит сложнее, в силу их "очеловеченности") необходимы специальные упражнения для максимального ускорения своих реакций. Легко вспомнить здесь восточные практики, которые построены как раз на технике отключения "внутренней речи". Другой вопрос, насколько успешно само это отключение, но к мощному ускорению реакций этот треннинг, несомненно, приводит. Для нашего рассуждения важен сам факт необходимости такого треннинга для человека.
Если мы примем гипотезу о базовом внутреннем речевом торможении как рабочую, то сразу получаем некоторые важные результаты, которые переводят нашу проблематику в область глубинной психологии и экзистенциальной антропологии. Скрытая работа языкового сознания, так сказать - "языковая пленка", делает позицию человека в мире фундаментально опосредованной, а, следовательно, принципиально проблематичной и вопросительной. Язык вынуждает человека осуществлять свой выбор там, где раньше это "без запинок" делал инстинкт (см., в частности, базовые исследования Э.Фромма о человеческой деструктивности,а конкретнее - о "злокачественной агрессии"). Обратим внимание на это упоминание проблемы выбора. Речь идет о появлении в результате упомянутой "лингвистической задержки" поля дополнительных степеней свободы, навязанных человеку(так как он к ним вовсе не стремится) самой его языковой деятельностью.
"Непосредственная", т.е. доречевая, доязыковая позиция остается как бы "позади" человека, хотя и соприсутствует в нем как уровень его "животной" телесности. Это соприсутствие, заметим, носит основополагающий характер для понимания фундаментальной человеческой ситуации.
Изменение позиции при переходе от "предчеловеческого" состояния (постоянным представителем которого в человеке является его телесность и его младенческий, а может быть и внутриутробный досознательный опыт) к собственно человеческому носит базовый характер и представляет собой некую элементарную, первичную человеческую ситуацию. Эта ситуация и ее структура неустранима , пока речь идет о живом человеке как носителе языковой деятельности, речевого сознания. Она является границей, очерчивающей жизненное поле всей человеческой проблематики.
В упомянутом "секундном просвете", в этой темпоральной "трещине" как бы свернута вся история человека, но свернута не в смысле ее абсолютной предопределенности и детерминированности, а как некая "амплитуда вероятностей", некий набор потенциальных состояний, а, следовательно, и выборов. Но, важно, что "волновая функция" истории, этo все же некая определенная функция, т.е. она ограничена упомянутой первичной ситуацией. Человек, в принципе, свободен во всем кроме одного: он не может вернуться в "непосредственность" доязыкового бытия пока к нему применимо понятие "живой человек". Вернее такая возможность ему предоставлена, но ее предельность как раз и очерчивает логическую и жизненную границу человеческой экзистенции: возвращение в "непосредственность" осуществима только ценой всей сразу языковой деятельности. Но язык, являясь внутренней структурой, пока человек жив и не болен тяжкими формами афазии (потери речи), неуничтожим никаким способом. А способы борьбы, с открытостью языка и речи в человеческой культуре весьма разнообразны, и составляют одну из базовых особенностей последней.
Таким образом, только смерть, включая сюда сознательное или неосознаваемое самоубийство, является логически предельной формой возможного "возвращения" человека в абсолютную непосредственность доязыкового бытия. Именно потому-то человек и убивает себя и себе подобных в таких невероятных масштабах, что он постоянно бессознательно утыкается в стену, мешающую ему обрести потерянный доязыковый Рай.
Эта логическая функция самоубийства и смерти, непосредственно связанная с проблемой и логикой человеческой свободы, о чем так тонко говорил Камю в "Эссе об абсурде", фундаментальна и должна быть специально подчеркнута. (Напомню, что понятие "человек" почти везде употребляется мной так, чтобы выявить определенное тождество индивидуального опыта и опыта человечества как вида в целом).
Возможно что именно это первичное речевое торможение инстинктивных реакций и есть основная причина беспрецедентной динамики и скорости развертывания человеческой истории, динамики, приближающейся к скорости взрыва. Проблема сама по себе интересная, но мы ее сейчас затрагивать не будем. Вместо этого рассмотрим какую нибудь "простейшую" языковую ситуацию, например ситуацию первичных детских "номинаций", таких, как появление звукоритмических групп типа "ма-ма" , "ня-ня", "ба-ба" и им подобных во всех языках мира (а они везде,удивительным образом, аналогичны). Появление этих универсальных первичных слов,это рождение из турбулентности детского лепета первых структурированных речевых элементов, заключающих в себе уже определенную интонационную и микроритмическую группу ( восходящая-нисходящая интонация, связанная , по Бенвенисту, со структурой первичного высказывания).
В результате работы памяти, погружающей эти структуры в глубины мозга, рождается система Имен собственных. Что, собственно говоря, здесь происходит? Происходит образование фундаментальной языковой пленки. Эта пленка отныне неустранима и именно она вносит специфический разрыв в отношение Мир/Человек, и одновременно дает средство для описания этого разрыва. Упомянутая языковая пленка ( первоначально - множество собственных Имен) имеет тенденцию к бессознательному отождествлению с Миром, и это является уже первичной мифопорождающей ситуацией. Человек вначале не просто видит Мир вещи через имена, он отождествляет их.
Универсум имен - это первичный структурированный универсум, миф, "космос" - и ребенка и "первобытного" человека. Мир человека оказывается с самого начала расщепленным по крайней мере на двое и человек реагирует минимум на два "раздражения" - грубо говоря "внешнее" и "внутреннее". И для человека реакция на внутреннее - имя, слово оказывается как бы первым по времени, возможно, из простого факта "близости" языка, напрямую связанного с памятью, к нейронным структурам мозга. Реакция на реальный объект идет позднее, только после преоделения пленки языка,"второй сигнальной системы").
При этом очень важно, что описываемая ситуация носит автоматический характер, принадлежит к нормальной, бытовой, ежедневной и потому неосознавемой работе языка и может осознаваться только при специальном исследовании и post factum.
Эта ситуация при этом в определенном смысле парадоксальна, так как представляет собой пример бессознательной работы языкового сознания.
Первичные, универсальные структуры языковой деятельности, а именно номинативные, предикативные и шифтерные (см. о них в тексте "Язык и человеческое бытие" на
http://www.arkadiev.ru/philosophy/lingcat/langhum2.html), мы назовем Фундаментальным сознанием.
Таким образом акт номинации с самого начала разрывает в человеке непосредственность - чего? Мира? Да, в определенном смысле мира, но мира понятого как абсолютная досознательная доречевая тотальность. Это не внешний и не внутренний мир, но мир как логически предельное понятие, в котором не мыслимо разделение на внутреннее и внешнее, в котором трансцендентное и имманентное человеку полностью тождественны. Этот тотальный универсум связан с присутствием в человеке опыта "доязыковой" телесности. Назовем эту логически необходимую в наших рассуждениях тотальность Фундаментальным бессознательным. Это соприсутствие в человеке Фундаментального сознания и Фундаментального бессознательного делает позицию человека в мире радикально парадоксальной и конфликтной. Это не что иное как структура фундаментального диссонанса. или лингвистической катастрофы.
Человек, как вид является лингвистической катастрофой по своей базовой структуре, и тем самым, как следствие, является и катастрофой экологической. Именно фундаменатльный диссонанс, пересечение и взаимодействие "речевого сознания" и Фундаментального бессознательного делает человека опасным для самого себя и окружающей среды, что, практически, одно и тоже. Недооценка человечеством своей базовой катастрофичности и опасности, приводит его к бессознательному самоубийственному поведению, и невозможности найти подлинное решение как индивидуальных, так и глобальных проблем. Только предельный, а не частичный диагноз может привести к эффективной "терапии". Но "хирургия" и окончательное выздоровление невозможно по определению, иначе человек просто перестанет быть человеком и погибнет.
Речевые акты необратимы,т.е. обладают структурой историчности и это значит, как уже было отмечено, что человек не может вернуться в до-языковое состояние. Не может, но наше утверждение заключается в том, что все же стремится. Ведь человек, все его существо, несмотря на комфорт, предоставляемый языком в человеческой деятельности и общении, все же постоянно "помнит" о "райской непосредственности" и внепроблемности доречевого Фундаментально-бессознательного бытия. Этот реверсивный вектор, этот момент возвратного стремления назовем фундаментальной ностальгией. Это всем хорошо известный принцип "мама, роди меня обратно". Но, в отличие от знаменитой идеи Отто Ранка о травме рождения, стремление "вернуться назад" я рассматриваю как бегство от языка.
Моя базовая гипотеза состоит в том, что самая глубокая, и самая неосознаваемая, почти полностью вытесняемая травма человека - это его превращение в человека благодаря обучению языку в первые три года его жизни. Надо отдать себе отчет, что человек, родившись, есть только шанс стать человеком. Реальные маугли, выросшие среди диких животных, не становяться людьми и не знают наших проблем именно потому, что им в детстве не был "навязан" язык. Мы же оказываемся "обречены" на него,как и на стремление от него избавиться.
Этот возвратный вектор является реакцией на необратимость речи, является попыткой ее обратить, полностью компенсировать. Каким образом? Путем попыток затормозить фундаментальное торможение. Т.е. социально или индивидуально нейтрализовать, проконтролировать языковую деятельность как носителя неустранимой историчности и среду потенциально неограниченных новаций, особенно "опасных" в своих автореферентных формах, так как они являются носителями потенциально бесконечного горизонта рефлексивности, "речи о речи о речи","сознания о сознании о сознании", "зеркала в зеркале".
Для того, чтобы этот эффект "зеркала в зеркале" остановить используется базовый наркотический нструментарий.
Он обладает двояким характером: "вербальным" - Миф, и "экстравербальным" - экстатические практики, в том числе шаманистские, мистические, молчальнические, оккультные практики, практики восточных единоборств, и все собственно наркотические практики, включая "травку" и стандартный алккоголизм, в котором все равно видны следы ритуальной наркомании. Все их можно объединить под общим понятием Ритуал.
Если Миф совершает некие специфические языковые операции над самим языком (в частности фундаментальные операции повтора и отождествления имени и его носителя) с целью ограничить, в пределе полностью нейтрализовать необратимость и свободу речевого потока, то Ритуал стремится вообще к тотальной девербализации, т.е. к уничтожению фундаментального сознания, т.е. языка как такового.
То, что при этом уничтожение "космоса", осуществляемая ритуалом, служит его возобновлению, не снимает неустранимого из ритуала ключевого момента реверсивности и тотальной девербализации.
Фундаментальное сознание само обладает двумя модусами - динамическим и статическим. Назовем их так:
1. Сознание-хронос - это сама необратимость речи. Сюда включается вообще вся инновационная деятельность в языке. Важно еще и то, что сознание-хронос - это необратимое порождение новых языковых оппозиций и деструкция старых, поток актов различений.
2. Сознание-эйдос - результат потока различений, потока речевых актов - уже сама структура различий, система языка, грамматическая структура, "устоявшееся" Гийома, и пр., и пр. - в общем - "язык", "ergon", который, в свою очередь, может пониматься как память, фиксация, консервация результатов инновационной деятельности речи . Упомянем здесь также нетривиальную связь проблемы языковой памяти с фундаментальной как для языка, так и для культуры проблемой письма.
Итак: сознание-хронос это деятельность по осуществлению речевых актов как актов различения и деструкции прежних различий; сознание-эйдос - фиксация в памяти результатов этой необратимой деятельности. При этом одно без другого совершенно невозможно. Если мы выделили деструктуивность как основную характеристику речевой деятельности(сознание-хронос), а конструктуивность как основную характеристику языка (сознание-эйдос), то ко всей языковой деятельности в ее динамической и открытой структуре применимо понятие деконструкции Деррида . Фундаментальное сознание, или языковая деятельность человека принципиально деконструктивна, т.е. одновременно структурирована и совершенно открыта.
Структуру закрытости вносит в языковую деятельность, как ни странно, именно первичный Социум и Культура. Именно они являются Ответом на Вызов (пользуясь терминами Тойнби), предложенный человеку естественным языком. И этот ответ по своей первичной структуре носит прикрывающий, стабилизирующий, нейтрализующий, "гармонизирующий" характер.
Культура (МИФ и РИТУАЛ) и социальные структуры в их первичных формах есть не что иное, как попытки и способы борьбы с открытостью языковой деятельности человека.
Возвращаясь к противопоставлению сознания-хронос и сознания-эйдос, повторим и подчеркнем: сознание-хронос, то есть открытая к самоизменению речь, по существу тождественно фундаментальной характеристике человеческого существа - историчности. Историчность - это способность человека к осуществлению необратимой речевой и рефлексивной деятельности, к актуализации потенциального горизонта сознания как "зеркала в зеркале". Таким образом фундаментальное сознание исторично и деструктивно по своей первичной структуре, т.е. обладает функцией неограниченного расширения рефлексивного горизонта. Деструктивность здесь (в отличие от статики оптического эффекта) связана с тем, что благодаря рефлексии, О-CОЗНАНИЮ, человек всегда выходит за пределы любой мифологической, социальной или теоретической целостности, просто потому, что он в состоянии ее о-сознать как целое, то есть посмотреть на нее извне.
Человек ПРЕ-СТУПЕН по определению, то есть в него встроен механизм преступания, пере-ступания, транс-ценденции, эк-стаза, выхода за пределы. Этот парадокс, эта векторность сознания является базовой структурой исторического времени человека.
Важно, что уже владея речью, человек совершает рефлексивные акты спонтанно, так как осуществление этих актов принадлежит самой структуре языкового сознания. Человек, научившись говорить, тем самым становится обреченным на осуществление спонтанных и открытых речевых актов до тех пор, пока во всю силу не заработали внешние или внутренние механизмы блокировки, преобразования, контроля над речевой деятельностью. Функция таких преобразований и такого контроля передаются как раз Социуму и Культуре. Речь, язык обладают способностью действовать как бы вопреки воле человека, порождая очередные акты свободы и различения из самих себя и благодаря своей струкутре. Таким образом человек (и в основном помимо своего желания, так как язык "навязывается" ему в детстве говорящими людьми), становится носителем фундаментального сознания, т.е. сущностно несвободным от него. Человек свободен в конечном счете от всего, кроме как от самого себя как вида, то есть от своего языка, присущей ему деятельности фундаментального сознания.
Следовательно, социальные ( в отличие от того, как это делается в поэзии и искусстве) попытки проконтролировать открытость речи, избавится от языка и сознания, преобразовать и свести к минимуму его рефлексивную природу, будучи тоже следствием "свободного" выбора человека - это стремление прочь от необходимости быть человеком, нарушение свободы собственного сознания, его суверенности, потенциального горизонта выбора. Такие попытки остановить свободную речь, даже если они осуществляются легально социумом и служат его временной гармонизации, не только смертельно опасны для носителей "незаконных" рефлексивных актов, таких, как легально осужденный Сократ и ему подобные в истории мысли, но, в конечном счете, контрпродуктивны. "Сократы" обычно уничтожаются именно за неконтролируемость задаваемых ими вопросов и за бесстрашие рефлексии, но затем результаты их "преступлений" все равно используются.
Фундаментальное сознание, как в силу своей коммуникативности, так и в силу самореферентности обладает структурой со-мнения то есть структурой диа-лога.
Показательно следующее этимологическое сближение, существенное для понимания природы и внутренней формы сознания:
со-знание =
со-мнение =
со-весть
В основе - индоевропейские корни "знать" "мнить"(от лат. mens-ум, откуда "ментальность"),"ведать"(откуда древнеиндийские "Веды")
Схожая латино-романская форма "con-scientia" - тоже сознание и совесть одновременно.
Суверенность , т.е. собственные степени свободы языкового сознания ставят, по сути, перед человеком следующий выбор:
а. признать, что человек является лингвистической катастрофой, то есть принять свою радикальную несвободу от сознания-сомнения-совести (т.е., собственно от языка и речи в их фундаментальных характеристиках), осознать и признать ограничение, накладываемое ими на самоопределение человека, и быть как бы гарантом свободы развертывания их деятельности, для чего на социальном уровне необходимы довольно сложные формализованные, в том числе юридические процедуры- такая позиция обладает структурой открытости и связана в конечном счете со структурой либеральной, парламентской, то есть "говорильной"(фр. parler) цивилизации. Смысл парламентского механизма, как и масс-медиа именно в том, чтобы публично ГОВОРИТЬ, осуществлять открытую речевую деятельность, за что их часто и совершенно бессмысленно упрекают. Парламент и пресса- это речевой аппарат социума, и наличие этого аппарта за последние 400 лет впервые в истории делает социум изоморфным человеку. При этом, учитывая структуру фундаментального диссонанса, опасность человека для себя и окружающего мира остается и будет всегда реальностью, более того - в тысячи раз опаснее забывать об этой базовой опасности. В либеральной и правовой структуре осознание реальной опасности и ее диагностирование гораздо более вероятно, чем в структуре нелиберальных неправовых обществ, с их контролем над свободой речевого поведения, что приводит к уменьшению эффективности "обратной связи". Именно этого не хочет принять и понять до конца российская ментальность, привыкшая
к ужасу исторического произвола настолько,что уже ловит от этого свой специфический кайф.
Поэтому для человека всегда реальна альтернатива:
b. пытаться употребить свою свободу именно для того, чтобы отчаянно и во что бы то ни стало освободится от лишних степеней свободы предложенных человеку сознанием и речью, путем как их "остановки", контроля, так и преобразования вплоть до их уничтожения в себе или в социуме (в частности, в форме государственного террора, по сравнению с которым любой групповой, или индивидуальный террор - десткие игры). В конечном счете это все обречено на неудачу, особенно в современной ситуации, когда открытость, благодаря парламентским процедурам, из языка необратимо проникла в структуру экономическую и социальную, что усиливается и поддерживается информационной технологией, которой мы в данный момент с удовольствием пользуемся(см.Примечание ниже).
Факт заключается в том, что перед человеком стоит именно эта альтернатива, осознает он ее, или нет, и третьего не дано.
Функция радикальной рефлексии - сделать эту альтернативу максимально осознанной.
Только будучи полностью осознанной, она может быть в той, или иной форме решена. Иначе бессознательное стремление человека прочь от "горьких истин" о самом себе, неизбежно приведет его к глобальному самоубийству. Не разговоры о том, как человек по природе хорош, а четкое понимание его парадоксальности, катастрофичности и опасности для самого себя в каждый момент его существования, может привести хоть к какому-то уменьшению количества бессмысленного насилия над самим собой, себе подобными, природой и миром. Все другие пути - только трусливая и самоубийственная имитация подлинных решений. Человек должен обняться со своей тенью, иначе эта тень будет всегда властвовать над ним. "Где опасность - там и спасение".
Примечание: Кроме всем известной, но мало понятой проблемы терроризма, надо иметь в виду опасность в перспективе гораздо большую - опасность легального прихода к власти радикальных экологических экстремистов, авторов проекта тихого, но тотального уничтожения человечества (и самих себя) во имя идеи сохранения Природы. Заметим, что возможность легального, через выборы, прихода к власти радикальных "зеленых" усиливается с ухудшением реальной экологической обстановки в мире.